О нечувствии
От редакции
Причина опубликования этой проповеди Иоанна Лествичника — желание пробудить наши дремлющие сердца, погрязшие в бессмысленной болтовне о всяческих свободомыслиях, оторванных от реали, теориях, и беспочвенного эмоционального «сюсюканья». Если наставления наших учителей мы используем единственно для обоснования наших взглядов, то может хоть слова человека жившего сотни лет назад и исповедующего несколько иные идеалы, смогут отрезвить нас и обратить наше внимание от общественно-организационной деятельности к настоящей садхане. Может мы хоть его по-стыдимся и припрячем надменное любопытство к Таинствам Божественного Мира. Может, прочитав его пророческие слова и узнав в них себя, мы все-таки вернемся к трудным, нудным, но действительно важным и реальным делам духовной практики. Надеюсь, нам не помешают в этом фанатичные мысли: «это же не наш метод, эго же не наши идеалы» Такой принцип хорош для комсомола, в духовной жизни о пути судят но его способности практически привести человека к цели. Но для этого нужны практические попытки, исполнение.
1. Нечувствие. как телесно, так и душевное, есть омертвение чувства от долговременного недуга нерадения, окончившееся бесчувствием.
2. Безболезненность есть обратившаяся в природу нерадение, оцепенение мысли, порождение худых навыков, сеть усердию, силок мужеству, незнание умиления, дверь отчаяния, матерь забвения, которая, родив дщерь свою, снова бывает ее же дщерыо: это — отвержение страха Божия.
3. Бесчувственный есть безумный мудрец, учитель, осуждающий себя самого, любослов, который говорит против себя, слепец, учащий видеть: беседует о врачевании язвы, а между тем, беспрестанно чешет и растравляет ее: жалуется на болезнь, и не отстает от вредных для него снедей: молится о своем избавлении о страсти, и тотчас исполняет ее на самом деле: за совершение се гневается сам на себя, и не стыдится своих слов, окаянный. «Худо я поступаю», — вопиет, и усердно продолжает делать злое. Устами молится против своей страсти, а делом для нее подвизается. О смерти любомудрствует а живет как бессмертный. Воздыхает о разлучении души с телом, а сам пребывает в дремоте, как бы был вечным. О воздержании беседует, а стремиться к объядению. Читает слово о последнем суде, и начинает смеяться. Читает слово против тщеславия, и самым чтением тщеславиться. Говорит о бдении, и тотчас погружается в сон. Хвалит молитву, и бегает от нее, как от бича. Послушание ублажает, а сам первый прислушник. Беспристрастных хвалит, а сам не стыдится за рубище памятозлобствовать и ссориться. Разгневавшись, огорчается, и опять за самое это огорчение на себя гневается: и прилагая побеждение к побеждению, не чувствует. Пресытившись, раскаивается: и немного спустя опять прилагает насыщение к насыщению. Ублажает молчание, но восхволяет его многословием. Учит кротости, но часто в самом том учительстве гневается, и за огорчение свое опять на себя гневается. Воспрянув от греховного усыпления воздыхает: но, покивав головою, снова предается страсти. Осуждает смех, и учит о плаче, смеясь. Порицает себя перед некоторыми, как тщеславного, и тем порицанием покушается снискать себе славу. Сладострастно смотрит на лица, и между тем беседует о целомудрии. Пребывая в мире, хвалит безмолствующих; а того не разумеет, что он этим посрамляет себя самого. Славит милостивых, а нищих поности. Всегда сам себя обличает, и придти в чувство не хочет, чтобы не сказать, не может.
4. Видал я много таких людей, которые, слушая слово о смерти и неминуемом суде, проливали слезы: а потом, когда слезы еще были в очах их, со тщанием спешили на трапезу. Я подивился тому, каким образом госпожа оная, смрадная страсть объедения, будучи укрепляема долговременным бесчувствием, могла победить и плачь.
5. По мере немощной моей силы, я объяснил коварства и язвы сей безумной и неистовой, каменистой и жестокой страсти: ибо я не намерен много против нее распространяться. Могущий же о Господе от опыта своего приложить врачевание к сим язвам, да не облениться это сделать: я же не стыжусь исповедовать мою немощь в этом деле, будучи сам одержим крепкою оною страстью. Я не мог бы сам собою постигнуть хитростных козней ее, если бы не настиг ее негде, силою не задержал ее, и муками не принудил ее исповедать все вышесказанное, бив ее мечем страха Господня и непрестанною молитвою. Потому-то сия злотворная мучительница и говорила мне: союзники мои, когда видят смерть смеются; стоя на молитве, бывают совершенно окаменелыми, жестокосердными и омраченными. Пред священною трапезою Евхаристии (приняти Причастия) остаются бесчувственными: и даже, причащаясь сего небесного дара, как бы простой хлеб вкушают. Когда я вижу людей, предстоящих с умилением (сердечным чувством), то ругаюсь над ними. От отца, родившего меня, научилась я убивать все доброе, рождающееся от мужества и от любви. Я матерь смеха: я питательница сна; я друг пресыщения: я неразлучна с ложным благоговением: и когда меня обличают, я не чувствую скорби.
6. От слов сей неистовой страсти я окаянный ужаснулся, и спросил о имени родившего ее. Она мне сказала: «рождение у меня не одно: зачатие мое смешано и неопределенно. Насыщение меня укрепляет, время возвращает, а худой навык утверждает: одержимый им никогда от меня не освободиться. Если ты со многим бдением соединишь размышление о строгом суде, то может быть дам тебе малую ослабу. Смотри, от какой причины я в тебе родилась, и против матери моей подвизайся; ибо не во всех бываю от одной причины».